Мой магазин "Синьора Помидора"
Сны, которых не могло быть
Я закрыла глаза. У него были теплые руки — но это не могло меня обмануть. Потому что я знала, что он сделает потом. Я только крепче зажмурилась: когда с тобой делают ЭТО, лучше держать глаза закрытыми. Ничего не видеть. Ничего не слышать. Закрыться на все замки, запоры, засовы… словно бы захлопнуть себя в сундуке… Однажды в детстве я спряталась в сундук… Как давно это было — детство! Теперь я взрослая. Совсем взрослая! И я хорошо понимаю этот мир… хотя и не принимаю его теперешним.
У него были теплые руки — но я уходила от этих рук, ныряла куда-то вглубь, словно под воду… спрятаться, затвориться! Захлопнуть душу! Прежде всего — душу! А с телом пускай вытворяют, что хотят… все равно телу здесь не выжить. Никому не выжить. А тех, кто будет бежать, они станут отстреливать, словно окруженных флажками волков на охоте…
Раньше я часто думала о весне, но теперь мне уже не хотелось даже весны. Мне не хотелось ни голубых пролесок, ни сиреневой прохлады хохлаток вперемежку с желтым атласом лютиков, ни травы, в которую можно упасть с головой… Дед Панас знает много трав, даже больше, чем баба Килина… но я уже не хочу тех, из которых можно делать перепички, или копать корни и есть… Я хочу лишь одной травы — травы забвения! Пусть он мне ее даст! Чтобы забыть… чтобы не помнить этого всего! И не помнить себя такую!..
У него были теплые руки… теплые… У меня тоже были теплые, нет, даже горячие руки прошлой весной, когда я карабкалась по дереву к гнезду птицы, пронзительно кричавшей над моей головой. Молчи, глупая! Я разорила уже много гнезд. Яйца были и белыми, и крапчатыми, и желтоватыми, и даже нежно-голубыми. Молчи! Я заберу эти, а ты отложишь себе еще… Вас и так полный лес… пищащих, переговаривающихся, свистящих, воркующих… Молчи! Нас тоже когда-то было много, пока не пришли эти — захватчики, убийцы… Я не буду убивать тебя, я только заберу яйца!
Ветви хлестали меня по лицу, колючки раздирали руки, а птица все кричала и кричала… Яйца лежали в большом гнезде, словно в корзине; они были коричневатые и теплые… Птица вскрикнула и бросилась мне в лицо, ударила крыльями. Я невольно отпустила руки и стала падать вниз… вниз… Яйца… корзина… Пасха… писанки и крашанки… Красные яички — это жизнь, — так говорила мама. Праздник. Все веселые. Все смеются. Целуются. Христос воскрес! Воистину воскрес! Мы все воскреснем? Конечно, Меланка! Вот и ты именинница будешь скоро! Поцелуй меня… Мама чистит красное яйцо, а скорлупу не выбрасывает, а с каким-то благоговением заворачивает в чистую бумажку и прячет за иконы. Скорлупа… картофельные очистки, лебеда, крапива… такие вкусные перепички! Дайте мне, мамо! Мне уже пятнадцать, я хочу еще! Засылайте сватов — но только за короля! За иконами свяченая верба, бутылочка со святой водой и посеревшая от времени просфора из самого Иерусалима, крошечку от которой отковыривали ножом и давали нам, когда мы болели. Просфоры больше нет — и теперь мы умрем… все умрем! Мы ее съели, нашу жизнь… она пахла уже не хлебом, а пылью и источенным старым деревом… Красное — это жизнь!
Кровь льется у меня по лицу — оттуда, куда птица попала своим острым клювом… или это я разодрала лицо о ветви, когда падала? Я еще доберусь до тебя… доберусь! Я вспомнила и другую птицу, которая тоже летела и била меня своими крыльями, когда я бежала от нее по полю. У той в гнезде уже не было яиц — из них вылупились птенчики, и они омерзительно возились и пищали у меня за пазухой, когда я несла их домой. Отстань, отвяжись! У меня дома мама и братик, и если я поймаю тебя, то тоже сверну тебе шею! Потому что им надо есть — маме и братику! Я подобрала грудку земли с вспаханного поля и швырнула в этот крикливый комок перьев. Птенцы были голыми и очень горячими, и все пищали и пищали…
Прости меня, птица! Мы их съели… Мы съедаем вас — а голод съедает нас… Тонкие ножки, раздутый живот… не умирай, Степаночко! Теперь я смогу тебя накормить… Мы все такие же глупые, как и эти птицы… Я забрала ее детей, а она снова отложила яйца и все забыла… А мы — мы снова посеяли хлеб, хотя помнили, как его забирали. Хлеб опять заберут. Не умирайте, Марийка, мама! Я сделаю все, чтобы вас спасти! Нет, я не смогу ничего сделать… как ничего не сумела та птица. Почему она не убила меня? Почему мы не спалили наш хлеб вместе с полем?!
У него теплые руки… Закрыть, закрыть глаза! Я слишком много уже видела… Видела даже крестики на ИХ телах. Они что, верят в Бога?! Они — нелюди — справляют Пасху? Хотят воскреснуть?! Да они родились мертвыми, а теперь пьют жизнь из нас! Хотят стать живыми… Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! Они никогда не уйдут отсюда, наши враги… Я больше не молюсь. Я больше не верую. И не верю. Но есть еще что-то… чего я не могу пока вытравить из себя. Нет ни рая, ни ада… есть только вечные муки. И мой СОБСТВЕННЫЙ ад. Купленный за кусок хлеба. Место, где я навсегда останусь шлюхой…
— Бедная, бедная девочка…
Его теплые руки почему-то остановились… Они не рвут на мне рубашку, не толкают, не щупают меня, словно кобылу на ярмарке, не принуждают меня ни к чему, не тянут делать, чего я не хочу… они… они просто обнимают меня!
— Моя хорошая, бедная девочка…
Его руки не бьют, не дергают, не щипают, не тащат… они не охотятся за мной, не разбивают меня на кусочки… они просто меня держат. Не дают упасть. И немного, совсем немного покачивают…
— Ложись… поспи…
Наверное, это все только сон… И сейчас я сплю прямо в этих руках — колышущихся, словно вода… Я на дне отцовской лодки… река… теплое дерево… прямо под ухом, рядом, плещется вода… Хлюп… хлюп… спи… спи… Спи, Мелася… моя девочка… я отдам тебя только за короля… Солнце светит прямо в лицо, на закрытые веки, и вспыхивает радужными кругами… Тепло… Я ловлю тепло всем телом — руками, лицом и той ямкой под шеей, где живет душа. Я плыву, плыву на волнах… я уплыву далеко-далеко! Меня держат теплые руки — и я плыву на волнах своей памяти и своего рано утраченного детства…
Я плыву мимо Степанка, который всегда будет жив, и мимо деда Панаса, и мимо бабы Килины я тоже плыву… Мама, Марийка! Солнце светит всем! Всем! Всем!
Да, оно светит всем. И нам. И тем выродкам, которым не нужно было рождаться на этот свет. Но сейчас я не буду об этом думать. Я буду плыть. Плыть. Плыть. И я уплыву отсюда. Сейчас я это ВИЖУ.
